Выдающийся русский историк Николай Михайлович Карамзин высказал одно весьма точное суждение, возразить на которое весьма сложно, да и в принципе невозможно, если задуматься над сказанным:
«У правителей, если они по-настоящему мудры, нет иного способа управлять обществом, кроме как действовать «по указаниям Истории», глядя на её листы, как мореплаватели на чертежи морей. Но и простой гражданин должен читать Историю.
Во-первых, она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках.
Во-вторых, утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали ещё ужаснейшие, и государство не разрушалось. В-третьих, питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества»…
Николай Михайлович Карамзин
В этом высказывании Н.М.Карамзина знание история своего Отечества представляется, если можно так выразиться, одним из механизмов, без которого управление государством невозможно во благо народа проживающего в нём, как в настоящем, так и в будущее.
Но знание истории — это не только один из механизмов управления: политического, экономического, социального или мировоззренческого.
Знание истории своего Отечества самим народом – это основа культуры и образования, на которых формируется личность русского, немца или японца в только присущих им нюансах, порой разительно отличающихся друг от друга, но в с совокупности создающих взаимно дополняющее и обогащающее многообразие человеческой цивилизации на планете Земля.
Именно это многообразие и разнообразие историй разных народов, значит, и культур, позволяет человечеству эволюционировать. То есть постоянно узнавать что-то новое про окружающих людей других культур и иных исторических наследий.
Любая попытка некого «усреднения», «нивелирование» под некий общий знаменатель этого многообразия с целью создания искусственной «общей истории» и суррогатной общей для всех «культуры» непременно приведёт всё человечество к абсолютной деградации и нравственно-культурологической катастрофе.
По сути, подобное усреднение – это «путь в обезьяны». Из которых люди ни в коем случае НЕ ПРОИЗОШЛИ, но которыми могут стать, если будут продолжать разрушать историю своего народа и своего государства во имя абстрактных «общечеловеческих ценностей» и обманок «массовой культуры».
История России наполнена огромным количеством событий, открытий, драм, свершений, утрат, неудач, прорывов и так далее, которые оказывали и оказывают влияние на всю мировую историю.
Так что свою историю, историю своего народа надо стараться знать, дабы не превратиться в «цивилизованного примата», сидящего на берёзовой ветке со стаканом «вискаря» в одной руке и «гаджетом» в другой. И носом тыкающего в клавиши этого самого «продвинутого девайса» в ожидании, что «гугл» всё разъяснит…
Обращаясь к русской художественной литературе начала 20 века, всего века 19 или конца 18, не говоря уже о более ранних летописных сводах, исторических хрониках или разнообразных жизнеописаний тех или иных представителей русской православной церкви, часто приходится сталкиваться со словами, терминами или понятиями из русской жизни тех исторических эпох, которые, нами, русскими людьми начала века 21: или идентифицируются с трудом: «А что же это такое, и о чём вообще говорит автор?!» или вообще не идентифицируются.
Никак.
Как из кинофильма «Иван Васильевич меняют профессию»: «Паки, паки… Иже херувимы!» или «Аз есьм...».
Таких терминов, понятий и слов – сотни и тысячи.
Ради удовлетворения любопытства разберёмся с некоторыми из них.
Так, например, «жилые местности», то есть места компактного проживания людей с разной степенью плотности населения в стародавней Руси именовались: город, пригород, посад, слобода, погост, село, сельцо, починок, займище…
Образовались они в период после перехода русского народа к прочной оседлой жизни.
Образование городов, пригородов, посадов, сёл и прочих общественных поселений было вызвано исключительно необходимостью понимания того, что действуя организованной массою из мест совместного проживания надёжнее противостоять любому неприятелю.
«Город», как первоначально огороженное пространство коллективного бытия, то есть более безопасное место, чем открытый всем ветрам и внешним нападениям дом – равносильно с «оградой, огорожей».
На слуху, вроде бы, как «понятные» в этом контексте: пригород и слобода…
А как же здесь понимать, например, погост, который у нас нынче прочно ассоциируется с кладбищем?
Изначально погост – это небольшое поселение компактного проживания исключительно «земледельческого сословия», в границах которого была церковь, некий аналог сосредоточенного на погосте административного управления и некий сборный пункт для остальных окрестных землепашцев.
По мере разрастания количества жителей и их жилищ «на погосте», погост становился уже селом.
Слово погост было до 14-16 веков во всеобщем употреблении как «место обитания живых» земледельцев, но после 16 века сохранялось в этом смысле только в новгородской земле, в понимании большого села, со средоточьем в нём администрации окрестного края.
Сегодня погостом называют кладбище с церковью.
То есть кладбище без церкви погостом не называется…
Поначалу между сельцом и селом различие было только в размерах. Но в дальнейшем «сёлами» стали именовать деревни с храмами, а «сельцами» деревни, где размещался дом владельца имения. То есть аналог отдельно расположенной помещичьей усадьбы «хозяина» окружающих её сёл со всеми их жителями.
Так, читаем у классиков:
Тургенев И. С., «Записки охотника» (1852): «Небольшое сельцо Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя её осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом…».
Гончаров И. А., «Обломов» (1859): «В Сосновке была господская усадьба и резиденция. Верстах в пяти от Сосновки лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее в другие руки…».
Максим Горький, «Жизнь Максима Кожемякина» (1911): «Пошли мы однажды с отцом на Ошму, по окуня; идём лесом, темно, – вдруг навстречу нам сельца Болотина барин шагает, с ружьём, с сумой охотничьей…».
Починками же назывались как малонаселённые деревни, так и недавно заселённые. В какой-то степени глагол «починать» – в смысле «начинать» какое-то дело – вполне может отталкивать от «починка» (начала), из которого затем формировалось село.
А вот займище – это небольшое поселение на дикой новой земле, занятое одним двором. Когда со временем к этому двору присоединялись ещё несколько дворов, тогда из «займища» образовывался «починок». То есть одно «замещалось» другим.
Читаем у классика:
Мамин-Сибиряк Д. Н., «Охонины брови» (1892): «Боевое местечко выдалось, и в случае «заворохи» сюда сбегались посельщики из всех окрестных деревень, посёлков и займищ, пока не улегалась гроза…».
В сложившемся на сегодня восприятии слово ХОРОМЫ ассоциирует в сознании некую помпезность, изысканность или особое богатство жилища, присущего исключительно избранному «аристократическому сословию».
На самом деле, то есть изначально, слово хоромы обозначало прагматичное решение в обустройстве старинного русского двора.
Особенностью дворовой (жилой) постройки зажиточного хозяина на Руси было то, что дом строился не рядом с воротами, а посередине участка. А вот от главных ворот пролегала к жилью дорога, иногда мощённая.
Вместо того чтобы строить большой дом, а затем сооружать к нему многочисленные пристройки, на дворе сооружались несколько отдельно стоящих друг от друга жилых строений, которые и имели общее название хоромы.
Эти так называемые надворные постройки (то есть построенные «на дворе») имели разное назначение, а именно: жилые, служебные или кладовые.
Так жилые постройки носили названия: избы, горницы, повалуши, сенники. Имели совершенно разное предназначение по использованию. Изба – это общее название жилого строения (здания).
Горница, что слышится из самого названия, было «горнее» или верхнее помещение, то есть надстроенное над нижним и, по обыкновению, чистое, светлое, служившее для приёма гостей. Повалуши же представляли собой «холодные кладовые».
Причём, что интересно, располагались повалуши порой рядом с горницами в верхней части здания и, иногда, использовались как жилые покои.
А вот сенником именовалась «холодная комната» (отдельно не отапливаемая), часто надстроенная над конюшнями и амбарами, иногда служившая летним покоем.
Порой в доме могло быть три горницы и одна повалуша, а иногда две горницы и три повалуши. Часто отдельные строения «хором» соединялись крытыми переходами и коридорами…
В своей патриархальной простоте бытия наши предки особыми кулинарными изысками в еде и питье себя не утруждали, но совершенно от этого не страдали. Наоборот – были весьма физически здоровыми и выносливыми.
Из напитков, конечно же!.., на слуху это: мёд, квас, пиво и сбитень.
Наши предки очень любили и ценили напиток, приготовленный «с участием» мёда. Особенно – хмельной. Позже названный «медовухой».
Однако пьянства в древней Руси не было. Хотя мёд и был хмельной, но малоалкогольный. Спирт в древней Руси не делали, да и сахар в чистом виде не производили.
Значит, аналогов водки и самогона в древней Руси не было и все разговоры о пьянстве, как о национальной черте наших предков, ставшей нарицательно-спекулятивной со временем – абсолютно беспочвенны.
Спирт – это «дело рук» бритов и скандинавов, как и вековой их тотальный алкоголизм.
Мёд не является славянским названием и в переводе с греческого означает опьянение.
Взаимоотношения с мёдом у наших предков прослеживаются в глубокую старину, но не в стремлении упиться в стельку, а «веселия и беседы по душам для».
Так, например, великая княгиня Ольга в 945 году повелела жителям городка Искоростеня приготовить для неё мёду, которым она хотела угостить их самих.
Меды, как напитки, в ингредиентах которых превалировал собственно мёд пчелиный, были с разными добавлениями и методиками приготовления: вишнёвые, смородинные, можжевельные, красные, приварные, белые, с гвоздикой, малиновые, черемховые и так далее…
А вот квас не только пили, но и «поддавали» им в банях, и даже обливались кислым квасом для здоровья. Квас готовили не только из хлебных зёрен разного рода обработки, но и из репы и арбуза.
Искусство печь хлеб, и делать квас уже в X веке у наших предков было во всеобщем употреблении. В стародавние времена квас продавали по посадам, в лавках и в монастырях по будкам.
Квас был разным, как по сортам солода, так и по приправам, которые носили названия медвяные и ягодные. Из названий совершенно понятно, о каких конкретно приправах идёт речь.
Сегодня принято ассоциировать современное пиво с древним славянским напитком ОЛУЙ.
В древней Руси вообще не было нашего смыслового и предметного понятия «пива пенного». Пивом, от глагола пить, называли в принципе всё подряд, что пилось.
Славянский же олуй был скорее аналогом эля, потому что в него, хотя и сваренного чаще всего из ячменя, добавляли хмель, полынь и другие разнообразные травки. И цена олуя была очень высока, вплоть до редчайшего в древней Руси вина, и он становился в наших стародавних церковных обрядах своеобразной заменой «вина причастия».
Сбитень (взвар, перевар) представлял собой тёплое питьё в роде привычного для нас теперь разведённого в кипятке чая в пакетиках, и готовился из мёда на зверобое, шалфее, лавровом листе, имбире и стручковом перце.
Сбитень был чрезвычайно полезен, особенно зимой, и разносился в медных чайниках, обвёрнутых полотенцем.
Сбитенщик. Рисунок Щукина
Читаем у Ивана Сергеевича Шмелёва, «Рождество», отрывок: «Перед Рождеством, – дня за три, на рынках, на площадях лес ёлок. А какие ёлки! Этого добра в России сколько хочешь… У нашей ёлки... как отогреется, расправит лапы, – чаща. На Театральной площади, бывало, – лес. Стоят, в снегу. А снег повалит – потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в ёлках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в ёлках: «Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!..» В самоварах, на долгих дужках, – сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С мёдом, с имбирем – душисто, сладко. Стакан – копейка. Калачик мёрзлый, стаканчик сбитню, толстенький такой, гранёный, – пальцы жжёт. На снежку, в лесу... приятно! Потягиваешь понемножку, а пар – клубами, как из паровоза. Калачик – льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в ёлках. А мороз крепчает. Небо – в дыму – лиловое, в огне. На ёлках иней, мёрзлая ворона попадется, наступишь – хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а... тепло!..».
Или у Владимира Алексеевича Гиляровского: «Москва и москвичи Охотный ряд»: «Впереди лавок, на площади, вдоль широкого тротуара, стояли переносные палатки и толпились торговцы с корзинами и мешками, наполненными всевозможными продуктами. Ходили охотники, обвешанные утками, тетерками, зайцами. У баб из корзин торчали головы кур и цыплят, в мешках визжали поросята, которых продавцы, вынимая из мешка, чтобы показать покупателю, непременно поднимали над головой, держа за связанные задние ноги.
На мостовой перед палатками сновали пирожники, блинники, торговцы гречневиками, жаренными на постном масле. Сбитенщики разливали, по копейке за стакан, горячий сбитень – любимый тогда медовый напиток, согревавший извозчиков и служащих, замерзавших в холодных лавках. Летом сбитенщиков сменяли торговцы квасами, и самый любимый из них был грушевый, из вареных груш, которые в мочёном виде лежали для продажи пирамидами на лотках, а квас черпали из ведра кружками…».
Много ещё разного и интересного для современного человека хранится в нашей отечественной истории…
И поэтому сложно не согласиться с одним умным высказыванием: «Трудности – это единственное извинение, которое не принимает история».
Так что изучать и знать историю своего народа – это преодолевать трудности во имя своего же умственного благополучия.
Янушевский Ю. Г.
Мнение авторов и спикеров может не совпадать с позицией редакции. Позиция редакции может быть озвучена только главным редактором или, в крайнем случае, лицом, которое главный редактор уполномочил специально и публично.
Свежие комментарии